Ваш Коба.
Вечером в ресторане вокзала подрались старатели и строители. Одни – с Алдана, другие – с БАМа. Не поделили, понятно, женский пол. Почти все драки в ресторанах – по этой причине. Сама «причина», конечно, местная. И успела свалить, когда начался мордобой.
Завязалось в зале, потом драка вывалилась в фойе. Патрульные прибыли через пару минут. Разнимать помогали официанты, и даже носильщики. Отличился Бугор – так звезданул одному старателю, тот улетел в гардероб и там затих. После выяснилось, не тому прилетело, этот тоже полез разнимать, но попал под горячую руку.
И Валера отметился там, успел выбить нож у горячего южного товарища, строителя БАМа. Кстати, южные товарищи, обычно, первыми хватаются за ножи – «кров гарячий, галавам не успевает…»
Я всего этого не видел, был на перроне. Рассказали, когда пришел в дежурку. Здесь сидят участники драки, остывают. Двое в наручниках – кавказец и оппонент с Алдана. Оба теперь надолго, года по три себе намотали. Официанты пишут заявления, носильщики посмеиваются в коридоре, обсуждают побоище.
Прибыл ответственный от руководства, капитан, разносит дежурный наряд за допущенное чрезвычайное происшествие. Можно понять, утром ему так же навтыкают на планерке. У нас всегда такое: попал под горячую руку – прилетит с гарантией. Хоть, может, и не виноват вовсе.
Меня, между прочим, тоже утром спросят: «Что сделано по линии уголовного розыска?»
Иду в ресторан, пока там открыто. Швейцар, отставник из военных, у меня с ним общий язык найден.
- Михалыч, а чо за шмара, за которую эти схестнулись?
- Да… бывает иногда тут. Как звать, не знаю. Может, Катька знает, она их столик опекала.
Катька знает, но говорить, явно, не хочет:
- Да впервые видела, отвечаю! И вообще, я на кухне была, заказ оформляла.
- А что хоть музыканты играли, когда началось? – перевожу разговор от темы.
- Ну, это… «Чао, бамбино, сорри!»
- Мирей Матье?
- Ага, ее. Наши ее хорошо играют.
- Так с кухни же не слышно… – коварно возвращаюсь я в нужное русло. – И не видно, кстати.
- Ну, это… я потом вернулась, после, когда все закончилось уже…
- Катя, не ври мне – говорю я душевно. – Деваха пришла одна, ты ее подсадила за богатый столик. Потому что, знакомы вы хорошо, лично. Иначе, ты бы первая сейчас заявление писала, что у тебя за столом не рассчитались. Она же свалила втихушку, никто не видел, «скрутила динамо».
Официантка молчит. Сказать нечего. Думать нужно, потом врать.
- Короче, как зовут эту мадам, где искать?
Записываю в блокнот имя, фамилию, даже домашний адрес. Все всё знают, нужно уметь спросить.
***
Время к двенадцати ночи, пора на обед. У нас так называется, «обед». Потому что, суточный режим работы, «полдня пролетело».
Иду вдоль полотна железной дороги, забирая от главного пути в сторону «вытяжного парка» и путей отстоя. Здесь тропинка, по ней за пятнадцать минут можно попасть в деповскую столовую, петляя между штабелями шпал, старыми заборами и корпусами заброшенных цехов.
Тропинка довольно оживленная в это время, в темноте впереди меня мелькают пятна света переносных путейских фонарей – бригады обходчиков и составителей поездов тоже потянулись к столовой. Народ в таких бригадах, как правило, веселый, травят на ходу анекдоты, ржут в полную глотку – полоса отчуждения, жилья рядом почти нет, кричи – никто не услышит.
У столовой – много машин такси, милицейских уазиков и рафиков «Скорая помощь». Это единственное место, где в городе можно сытно и недорого поесть ночью. Вернее, имеется еще одна деповская столовка, она напротив, через полотно, в горку. Но туда ведет такая дорога – все ноги переломаешь. И за сотню метров до нее лежат поперек бетонные блоки, чтоб не шарились по ночам посторонние. Там рядом склады, проще кинуть блоки, чем охранять огромную территорию по ночам.
В столовой шумно. Здесь зал второго этажа на добрую сотню посадочных мест и стойка раздачи с кассой. Выбор блюд приличный – три первых, пять вторых, салаты, винегрет, чай, какао, сметана. Хлеб бесплатный, он лежит на подносе горкой возле кассы.
Беру борщ, картофельное пюре с двумя котлетами, компот, пару пирожков, стакан сметаны. Все вместе – шестьдесят семь копеек. Жить можно, до утра дотяну. Пирожки, кстати, с собой, если станет совсем грустно, можно будет слопать в дежурке со сладким чаем.
Свободных мест за столиками почти нет, выбираю у самого входа, возле лестницы. Рядом сидит бич Щуплецов. Его тут все знают и не гонят. Денег у него не водится, но хлеб все равно бесплатный, на столиках еще горчица и соль. А позже, когда народ схлынет, сердобольные подавальщицы нальют ему супа и, может, дадут еще чего-нибудь пожевать.
Щуплецов старый философ, утверждает, что «вышел из приличной семьи». Зачем только вышел, непонятно. Говорит мне, аккуратно покашливая в сторону:
- Я вот думаю… неужели, в других галактиках нет таких же, как мы, разумных людей?
- Думай. Придумаешь, дадут премию, новое пальто себе купишь, это дырявое совсем, не для разумных – острю я.
- Вот зря вы так... – Щуплецов отворачивается, смотрит в темное окно, продолжает. – Ведь это, вопрос все же мировой культуры. Дырявое пальто, это не тормоз в развитии человеческого мышления. Диоген сидел в бочке, а о нем знает весь мир…
- Ага, а ты – в теплотрассе. Но работать упорно не желаешь, тебе и так хорошо.
- Неправда… – задумчиво изрекает Щуплецов. – Дело не в том, что не хочу. Просто, на переходном этапе от развитого социализма к начальному этапу коммунизма, я коплю творческие силы для включения в процессы всерьез, когда уже начнется этап…
- Про этапы, это ты верно. Оформят опять за бродяжничество, будешь копить силы на лесоповале.
- А знаете, не худший вариант. Мне свежий воздух необходим, а то, кашляю вот что-то часто теперь.
Собираю грязную посуду на поднос, уношу на мойку. На обратном пути к лестнице, отдаю Щуплецову свой пакет с пирожками. Безвредный человек, хоть и тунеядец. Раньше о таких говорили, «блаженный». Помрет он скорее со своим кашлем, не дождется коммунизма.
***
Щуплецов догоняет меня на улице. Запыхался, говорит:
- Хороший ты человек, начальник. Дай уж тогда и сигаретку, раз такое дело.
- Наглец ты, Щуплецов…
Он берет сигарету, прикуривает, продолжает негромко, стреляя по сторонам глазами:
- Такое дело, начальник. Тут по пути, в парке отстоя, электровоз старый стоит под разборку. Я там, по секрету сказать, квартирую…
- Цветмет поди на продажу тыришь? – грозно спрашиваю я.
- Не, я же с понятием – где живешь, не гадь. Да и сколько там могу унести, десяток, если килограмм, – на бутылку не хватит. Просто живу, удобно, ветра нет. И можно воду согреть, вокруг железо, пожара не будет. И высоко, второй этаж, считай, а я виды люблю из окна.
- Ты мне про виды решил сообщить?
- Не, это я так. Там вагоны рядом на путях, под дефектовку. Я бы туда пошел, все же спальные полки, титан, зеркало в туалете. Но это уже перебор, путейцы поймают – навесят. А тут, сегодня под вечер, смотрю – трое. И полезли в вагон, прямо напротив моего электровоза. А мне все слышно, как в соседней комнате говорят. Там окон местами нет, прямо, как рупор выходит…
- Ну, и?
- Ну, и говорят себе. А я слышу. Склад будут брать какой-то этой ночью, вот тебе и да!
- Трое? Один высокий, второй маленький, третий в пальто?
- Они. Я бы, может, промолчал. Но один там говорит: «А что, если сторож спать не будет?» А второй, длинный, голос скрипучий: «Не будет – замочим, не в первый раз…»
- Как вагон этот найти?
- Аккурат, напротив моего электровоза, он там, на путях один. А вагон – зеленый, обычный. Но в окне табличка старая, и цифра «девять». Вообще-то, это слово «смерть», если по-японски. Я, чего и рассказал, сильно совпадения такие не люблю…
***
Гастролеров берем через час. Дежурный созвонился с райотделом, оттуда приехали кинолог с овчаркой и двое автоматчиков. Да оба наших парных патруля и я, только без оружия. И еще присоединился капитан, ответственный от руководства. Вернее, не присоединился, а возглавил. Он старший по званию и должности, ему и возглавлять. Девять человек против троих, нормальная арифметика.
Вагон окружили тихо. Но потом гавкнула собака, и весь план захвата пошел под откос. Из вагона сказали издевательским тоном:
- Врете, гады, не возьмете!
Капитан велел спустить овчарку. Кинолог заартачился – закрытое помещение, узкий коридор, собаке нет места для маневра. Капитан заорал: «Выполнять!»
Собака скачками ушла в двери вагона. Внутри вспыхнула суета, послышались вопли, визг, дробный перестук быстрых шагов. Лопнуло оконное стекло, наружу вывалился бандит в длинном изорванном пальто. Его тут же скрутили патрули, положили лицом в снег.
Из вагона раздается вопль:
- Начальник, убери тварь, рвет, сука, живьем!
Автоматчики, мешая друг другу на входе тяжелыми своими бронежилетами, неуклюже полезли в коридор. В спины им уперся кинолог с криком:
- Рекс, фу, назад!
Через минуту на улицу выволокли орущего окровавленного коротышку в куртке. На нем болтается собака, которая вцепилась ему в ляжку мертвой хваткой. Собака истыкана ножом. Кинолог пытается разжать ей зубы шомполом от ПМ, матерится в голос.
Включается руководитель операции:
- Где третий?!
Третьего нет в вагоне. Пока чухались с этими двумя, Длинный ушел под колесами состава.
***
Догоняю Длинного метров через пятьсот, он бежит вдоль основного рельсового хода. Явно хочет зацепиться за проходящий товарняк, они здесь идут малой скоростью.
В голове у меня – сцена из фильма «Сыщик». Бандит и молодой милиционер сцепились в смертельной схватке на полотне, между бегущими составами. В кино все закончилось хорошо. А тут – еще неизвестно. И правый ботинок – опять на честном слове…
Длинный садится в снег насыпи. Дышит тяжко, с хрипом. Говорит:
- Все, начальник, отбегался я. Мотор не тянет, спекся, не стреляй только.
***
Идем обратно к вокзалу. Длинный впереди, я за ним, рука в кармане. Пусть думает, что могу и выстрелить. Ночь морозная, взмок, пока догонял, теперь облепило холодным компрессом. В правом ботинке тоже мокро, не выдержал ремонт дяди Славы проверки бегом.
Длинный рассуждает на ходу, не поворачиваясь ко мне:
- И чо вы мне станете предъявлять, начальник, не врубаюсь, в натуре. Финку я выкинул, хрен найдете теперь. Собака на гвоздь напоролась, там штыри везде по вагону торчат. А Барсука она загрызла – это факт. Вас прокурор за такое по головке не погладит. Затравили человека собакой в натуре, сволочи, лягаши! Подержите неделю, потом все равно отпускать. На мне ничего нет, только зубы обломаете, сучье племя. А за мысли у нас не судят, – фактов нет? – иди, в натуре, гуляй!
- Чо бежал тогда, если так?
- Испугался, вот и побежал. Вы же, гады, овчарками стали сходу травить!
- Вышли бы сами, никто и не травил бы.
- Тебе, начальник, этого не понять. Я жиган по жизни, мне впадлу перед лягашами польку-бабочку крутить. У меня воля в душе, я по блатной музыке впрягся, только могила исправит. И ты мне нахалку не шей, чернуху не лепи – я честный вор, вором и помру. Веди, но знай: по-вашему, в натуре, не будет.
***
Полчетвертого ночи. Задержанных увезли – кого в больницу, кого в ИВС. Служебная овчарка сдохла, порезали ее в вагоне знатно. Кинолог, злой, как черт, пообещал написать на нашего капитана рапорт.
Капитан ответил:
- А ты хотел, чтобы порезали личный состав? Задерживали особо опасных рецидивистов, сработали четко, грамотно, организованно. Результат – банда нейтрализована, гражданские лица не пострадали, преступники получили по заслугам. А тебя, старшина, гнать в народное хозяйство за подобные нездоровые разговоры. И мы этот вопрос поднимем.
Стою на перроне, курю. Вокруг никого. Тишина, снег, ночное темное небо над головой.
Смотрю в небо, думаю: вот пройдет, например, пятьдесят лет. И здесь, на этом самом месте, тоже кто-нибудь будет стоять однажды в это же время. А меня, наверное, уже и в живых не будет. И никто не узнает, что был. И зачем был, тоже никто не узнает.
А и, правда, зачем? Раньше о таком не думал. Взрослею, видимо.
***
А дед с рукописью так и не пришел. Может, забыл. А может, умер. И о чем было в его книге, неизвестно.
