Ваш Коба.
Лёша щурит хитрый глаз, он явно пришел по делу. Хотя, может зайти и просто так, десять раз на дню. Мы друзья, ему – махнуть два этажа по лестнице вверх. Мне еще проще, я прыгаю вниз через пять ступеней. Восемь прыжков, – и Лехина дверь направо, открывается легким пинком ноги.
У нас в подъезде многие не запирают дверей, бояться тут нечего. Чужие здесь не ходят, а парни живут, как на подбор. Леха, например, бортинженером в «Аэрофлоте». Летает по всей стране, козырная профессия.
- Вот – Новый Год сегодня вечером уже… – начинает Леха издалека, присаживаясь боком на подлокотник моего кресла, чтобы удобнее было курить в одну пепельницу. – А ты сидишь, слушаешь Дольского…
- А что, в Новый Год нельзя Дольского? – язвительно интересуюсь я.
- Дело не в этом – Леха стряхивает пепел, затягивается поглубже перед длинной фразой – видишь ли, тут надо смотреть в суть предмета. О чем повествует нам эта песня? Кто-то, приземленный и недалекий, будет утверждать – о деньгах. Мол, «осталось две получки до метели», всякое такое. Но мы-то не дураки!..
Леха делает паузу, многозначительно рисует папиросой размашистую дымную восьмерку в воздухе.
- Мы-то понимаем, это пустое. Если под Новый Год человек слушает «Осеннюю песню» Дольского, это не по сезону. Значит, суть предмета в другом. «И ни одной любви до Рождества» – вот в чем здесь суть предмета!
Леха торжествующе давит папиросу в мою пепельницу, и сразу прикуривает новую.
- Вот и скажи теперь, что я неправ!
- Ты неправ, это песня про «Аэрофлот». «А может быть, в стране далекой где-то, куда не долетали корабли…» – смеюсь я.
- Наши корабли долетают везде! – Леха назидательно стучит меня пальцем по макушке. – Вникни, вся страна охвачена незримой сетью авиалиний. И каждая нить, как струна судьбы. И на каждой струне – повисла птичка из алюминия. Она несет людей к счастью внезапных встреч. Вот о чем поет Дольский, вникни.
Короче, я чего зашел. Людка борщ уже кочегарит. А холодец еще со вчера на балконе, давно схватился, я только что втихушку пробовал там пальцем. Ты на вечер никаких планов себе не строй. Встречаем у нас, без вариантов! Заяц и Сонька знают, принесут свою фирменную селедку под шубой.
А я тут заныкал сервелат, привозил две палки из Ростова на той неделе. Одну-то прикончили сразу, у нас же такое быстро. А другую закурковал, чтобы на праздник. И один наш второй пилот придет, – Гера, – ты его знаешь. Притащит новые записи, он на переподготовке в Риге полтора месяца сидел. И, может, кто подтянется еще, там видно будет. Праздник же, чудеса, такое дело…
Леша поднимается, толкает дверь из комнаты в коридор, на пороге заканчивает фразу:
- В общем, к десяти ждем. Раньше не надо, Людка квартиру надраивает, орать станет. Всех зашугала, я два часа в сортире с книжкой от греха заседал.
- И куда прёшься теперь? – сиди, музыку слушай.
- Не, нужно еще отца заехать поздравить. И «Анроповки» взять на обратном ходу, лишней не будет.
***
Электрофон «Вега-108-стерео». Настоящая техника, без дураков. Хай-фай проигрыватель первого класса, у меня такого еще не было. Брал в кредит, двести девяносто рублей на год. Высчитывают теперь в бухгалтерии по двадцатке с копейками. Не критично, зарплата у меня сто восемьдесят шесть.
Зато, качество звука! Солидно звучит аппарат, чисто, мощно. Приятно слушать. Можно подключить через внешний усилитель, у меня самоделка по схеме из журнала «Радио», могучая штука, по сто ватт на выходе. И трехполосные колонки S-90 рижского завода «Радиотехника». С ними, вообще отпад, пробирает до поджилок. Соседей, правда, тоже. Иногда, стучат по батарее. Или в стенку из смежного подъезда.
Можно подумать, что я здорово им мешаю. Другой раз – сами заводят «Ландыши-ландыши» прямо в открытое окно. А мой «Зодиак», получается, не в тему. Вот интересно, что в голове у людей, когда на весь двор крутят «Ландыши – теплого мая привет»? О вкусах не спорят, но я бы таких…
Даже не знаю, что с ними делать.
Есть люди, которым главное, чтоб их заметили. Неважно, что про тебя скажут. Главное, заявить о себе. Главное, на виду. «Первый парень на деревне – вся рубаха в петухах». Про таких это и сказали.
А музыка нужна, чтобы под нее думать. А тут, чего думать? Ну, «ландыши». Ну, «привет». Ну и сиди, грызи бублик.
Выключаю проигрыватель, беру гитару. Играю я плохо, тренькаю на «дворовых аккордах» самоучкой. Леха, кстати, учит меня играть на семиструнке. Строй здесь другой и аккорды тоже другие, непривычные для пальцев. Но у меня такой гитары нет, ее еще называют «цыганской», а иногда «русской».
Когда прихожу к Лехе, тренируюсь. Он тоже больше самоучка, но жил в Сочи и там пару лет ходил в музыкальную школу. Кое-что все-таки умеет – настраивать инструмент на слух и даже разбирается в нотах.
Дольский играет на семиструнке. И Высоцкий тоже, и Окуджава. Значит, и мне бы неплохо научиться. Беру знакомые аккорды, пою:
- Дом хрустальный на горе для нее. Сам, как пёс бы, так и рос в цепи…
Сильный стих, построен у Высоцкого на созвучиях. А вот матери моей – не нравится. Она говорит:
- Какой еще, «самка пёс»? Невнятное на слух сочетание.
- Это мужской стих, тебе не понять – смеюсь я. – Конечно, куда лучше: «Ах, почаще б с шоколадом приходили поезда!»
- Причем здесь, «мужской», «женский»?! – сердится мать. – Высмеять «по-чуковски», проще всего. Вера Ильина писала и другое, пока не заткнули рот. Такие же, кстати, «корнеи» и заткнули. А вот такое, как у Друниной – уже не заткнуть:
Я принесла домой с фронтов России
Веселое презрение к тряпью -
Как норковую шубку, я носила
Шинельку обгоревшую свою.
И твой Высоцкий так не напишет. А твой Дольский – нытик, слушай их больше.
Мать у меня Член Союза писателей СССР. Припечатать безапелляционно – умеет.
- Они не «мои», общие – возражаю я. – А Высоцкий уже никак не напишет, умер. И на войне он по возрасту не был. А песни его фронтовики любят. Значит, писал правду. И про норковые шубки фронтовикам неинтересно. И Дольский не нытик, он просто поет о том, что не нравится лично тебе.
- Да, лично мне не нравится многое! – мать переходит в атаку, проигрывать в спорах она не любит, такой характер. – Например, когда ты приводишь очередную девку. И ночью они орут у тебя в комнате, как драные кошки! Это наплевательство по отношению к окружающим! – мать топает ногой, усиливая сказанное. – И в коридоре на вешалке болтаются при этом кожаные плащи с ламой. И непонятные норковые шапки. И валяются сапоги на длинной «шпильке», как будто нельзя все это разместить в чужом доме как-нибудь поскромнее, не привлекая внимания прочих равноправных по сути жильцов помещения!
Ну, все. Это теперь надолго. Это любимая тема – высказывать мне претензии «равноправных жильцов помещения» по поводу «очередных ночных девок». Своя квартира нужна, короче. Да где ее взять? Если встать в очередь, – лет десять, не раньше. А за десять лет я тут с гарантией в таком климате чокнусь.
***
В 22:02 толкаю Лёхину дверь на входе. Здесь у него тамбур, хранится картошка в большом сундуке и детский велосипед дочери. Еще тут висят электронные часы, Лёха человек почти военный, знать точное время убытия и прибытия ему необходимо по работе.
А хата у Лёхи богатая, такие в народе зовут «тещина квартира». Почти квадратная большая прихожая, сюда ведут двери трех комнат и коридор на кухню. Зал – на два окна, почти тридцать квадратных метров.
Теперь из зала слышится смех и негромкое бурчание телевизора. Прячусь за угол, выставляю в дверной проем руку с бутылкой «Токая». В комнате резко смолкают, потом звучит скрипучий голос Зайца:
- Давай сразу вторую, с одной за стол не примем.
Заяц – меланхоличный наглец. Его Сонька работает товароведом в обувном отделе. Значит, может достать хоть черта в ступе. А я за этим «Токаем» мотался в Покровку на гору. Бывает, там под праздники выбрасывают на прилавки разный дефицит. А местные берут в основном ящиками «Портвейн» подешевле, да вареную колбасу палками. Такой уж народ у нас в Покровке, культурой потребления с наскока не взять.
Говорю зловеще из-за угла:
- Сейчас и эту заберу – обнаглели, понимаешь, дармоеды. В прошлом году зайцы были скромнее.
- Вот в прошлом году и оставайся – резонно заявляют из комнаты. – А у нас теперь Дед Мороз будет подарки раздавать, останешься без сладкого.
***
Свет в зале погашен, мерцают только гирлянда на елке и экран телевизора в углу. В дверном проеме Дед Мороз в Лёхином полушубке, малахае от Зайца и ничейных валенках. Говорит утробным басом:
- А что, ребята, все вели себя в прошлом году хорошо?
Большинству «ребят» за столом под тридцать.
- Нет! – восторженно ревут мальчики.
- Да! – звонко перебивают девочки.
- Голоса разделились… – Дед Мороз озадаченно чешет бороду из простеганной ваты, обращается ко мне. – Спросим самого младшего за нашим обильным столом. А ты, как вёл себя лично?
- Неважно – признаюсь я. – Слушал Дольского, а это не по сезону. Не научился на семиструнной гитаре. И вообще, в коридоре вечно болтаются чужие кожаные плащи с ламой. И непонятные норковые шапки на драных кошках. Мрак и ужас, никакой поэзии.
- Это поправимо… – Дед Мороз трижды стучит в пол хоккейной клюшкой – Духи Земли, гномусы, заклинаю вас!..
Взрывается хлопушка, из-за спины Деда Мороза появляется загадочная незнакомка в костюме стюардессы. На лице черная полумаска со звездами.
Раз, два, три! – маска летит в сторону. Дед Мороз театрально раскланивается, басит:
- Прошу любить и жаловать: Надюха, Новосибирский авиаотряд. По зову сердца...
Слева от меня второй пилот Гера роняет вилку в салат, говорит, картинно прижимая руку к диафрагме:
- Наденька, вы… красивая, как весь гражданский флот!
- Не красивая, а надежная – поправляет Надюха холодно – подходит ко мне, щелкая каблуками, и садится справа.
Так. Нашла все-таки. А эти гады знали, и ломали комедию.
